and the stars exploding, we'll be fireproof.
каждый день выдумывать тысячу новых способов разлюбить этого придурка, но так ни одним и не воспользоваться. наверное, потому что дура.
согласна убивать, просто чтобы не слышать очередную лекцию про гондоны (одного ей в жизни вполне достаточно)
таким, которых наебало даже время. таким обаятельным мудакам, которых постоянно что-то трахает.
можно внезапно обнаружить себя в багажнике джипа или, того хуже, влюбленным как поганая школьница.
двадцать пять лет — это довольно много, если собираешься умереть завтра. или послезавтра. или когда-нибудь еще в пределах этой недели.
вокруг никакой кинематографии, никакой романтики: сплошная ответственность и обязательства. и мужик это не твой, оставь его в покое.
наверное, это противоречит правилам пожарной безопасности, но пусть это место сгорит дотла. пусть его жизнь полыхает до пепла, если так.
скашивает на него глаза, в этом взгляде упрек напополам с жалостью, напополам с завистью, напополам с «пожалуйста, не нажирайся в хламину».
образа уебка, которому хочется отстрелить яйца, потому что он все равно не пользуется ими по назначению.
уйти в деревню и спокойно косить сено, наблюдая с холма, как горят дома там, где прогуливается савада тсунаеши.
хорошие сказки всегда заканчиваются смертью двоих возлюбленных. Хорошие сказки не имеют никакого отношения к реальности.
иррациональное желание выйти из своего тела, отойти от себя в сторону, вывернуться из собственной кожи, но почему-то не получается.
выблевывание внутренних органов, говорят, очень вредно.
киньте коктейлем молотова в того пидораса, который устроил революцию в квартире номер х. и не убрал после себя грязные покрышки.
обещал заехать на следующей неделе, но передумал и умер. очень некрасиво получилось. если так не хотел ехать — просто позвонил бы.
на ее вой можно вешать пальто, такой он плотный и непрерывный. мыслей своих не слышит за этими рыданиями, и становится совсем тошно.
никто не говорит, что делать, когда ты находишь себя разбитым, раздробленным, упавшим.
нужно просто верить — тупо и бессмысленно, будто в бога — иначе все рассыплется как дерьмовый карточный домик.
дружеская связь стала цепью на шее: уродливой, нежной, неразрывной.
их господь умер в газовой камере.
и оставил миру сирот.
раздавать автографы кровью — это не слишком пошло?
я могу написать книгу «почему моя жизнь говно и как сделать еще хуже».
«я за любую убогую движуху» — это было написано кровью на его футболке.
он сделал мне клевый минет в дороге — я не мог отказать в такой пустяковой мелочи, как самоубийство.
прошлое зациклено, но случаются незначительные погрешности.
возможно, не стоило смывать последнюю упаковку таблеток в унитаз. возможно, все дело в ебанутом гене ебанутости.
самоконтроль нужен тогда, когда ты желаешь причинять зло.
ебанутость передается по наследству.
нет ни злобы, ни обиды. только глухая оборона и надтреснутая усталость.
рано или поздно все узнают, где ты хранишь презики или какую шлюху выбираешь в борделе.
чтобы быть красивой надписью на стекле, как любят показывать в фильмах. чтобы девочки убивали друг друга за новый оттенок.
улыбается, и кроме собственной паники ничего не слышит вокруг, но все еще очень страшно.
швырнул в лицо жизнь при рождении, сказал: разбирайся сам, я тоже нихера не понял.
под ногами — дорога в ад. то есть, дьявол благоволит к идиотам.
и идет рядом, толкая плечом.
смеешься, смеешься, смеешься — и заткнуть свой рот не можешь, даже если набьешь глотку битым стеклом.
взвыть от собственной ссыкливой способности все проебать.
целый мир из отчетов, росписей, красивых женщин и боли. боль — основной компонент, как вы понимаете.
хочется заскулить так отчаянно и бессмысленно, как может скулить только глупая школьница, которую бросил ее первый парень.
не очень. привык с этим жить, как привык жить со всем на свете. не то чтобы себя жалеет, но ему все так остоебало.
коллекционирует алкоголиков, пидорасов и маргиналов.
у людей в коридорах такие кислые лица, будто апокалипсис уже наступил, и глобальное потепление уничтожило все ледники.
сам выводит решение уравнения, и оно болит, как ожог от окурка на ладони.
никак.
ты снова обосрался.
на лобовом стекле подсыхают кусочки голубя, который оказался решительнее в желании навсегда покончить с агрессивным поиском безответных любовей.
как быстро, дешево и эффективно убить себя, если тебе двадцать-не-имеет-значения лет.
получается только методично проебывать все, что по ошибке потянулось к нему в поисках тепла и ласки.
что делать, если весь мир — синатра, а ты в нем строчка из песни little big?
будто в генетический код заложена функция быть агрессивным искателем безответных любовей.
со скидкой я налижусь и метанола, и серной кислоты, и крови.
даже чудовища скучают по дому.
не может позволить себе отойти или расслабиться.
любая шутка, рассказанная избитой шлюхой, становится настоящей трагедией.
это клички определяют роли, или прошлое определяет клички?
в себя который год не может пропихнуть чувство собственного достоинства и человеческие привычки. больно, неудобно и не помещается.
согласна убивать, просто чтобы не слышать очередную лекцию про гондоны (одного ей в жизни вполне достаточно)
таким, которых наебало даже время. таким обаятельным мудакам, которых постоянно что-то трахает.
можно внезапно обнаружить себя в багажнике джипа или, того хуже, влюбленным как поганая школьница.
двадцать пять лет — это довольно много, если собираешься умереть завтра. или послезавтра. или когда-нибудь еще в пределах этой недели.
вокруг никакой кинематографии, никакой романтики: сплошная ответственность и обязательства. и мужик это не твой, оставь его в покое.
наверное, это противоречит правилам пожарной безопасности, но пусть это место сгорит дотла. пусть его жизнь полыхает до пепла, если так.
скашивает на него глаза, в этом взгляде упрек напополам с жалостью, напополам с завистью, напополам с «пожалуйста, не нажирайся в хламину».
образа уебка, которому хочется отстрелить яйца, потому что он все равно не пользуется ими по назначению.
уйти в деревню и спокойно косить сено, наблюдая с холма, как горят дома там, где прогуливается савада тсунаеши.
хорошие сказки всегда заканчиваются смертью двоих возлюбленных. Хорошие сказки не имеют никакого отношения к реальности.
иррациональное желание выйти из своего тела, отойти от себя в сторону, вывернуться из собственной кожи, но почему-то не получается.
выблевывание внутренних органов, говорят, очень вредно.
киньте коктейлем молотова в того пидораса, который устроил революцию в квартире номер х. и не убрал после себя грязные покрышки.
обещал заехать на следующей неделе, но передумал и умер. очень некрасиво получилось. если так не хотел ехать — просто позвонил бы.
на ее вой можно вешать пальто, такой он плотный и непрерывный. мыслей своих не слышит за этими рыданиями, и становится совсем тошно.
никто не говорит, что делать, когда ты находишь себя разбитым, раздробленным, упавшим.
нужно просто верить — тупо и бессмысленно, будто в бога — иначе все рассыплется как дерьмовый карточный домик.
дружеская связь стала цепью на шее: уродливой, нежной, неразрывной.
их господь умер в газовой камере.
и оставил миру сирот.
раздавать автографы кровью — это не слишком пошло?
я могу написать книгу «почему моя жизнь говно и как сделать еще хуже».
«я за любую убогую движуху» — это было написано кровью на его футболке.
он сделал мне клевый минет в дороге — я не мог отказать в такой пустяковой мелочи, как самоубийство.
прошлое зациклено, но случаются незначительные погрешности.
возможно, не стоило смывать последнюю упаковку таблеток в унитаз. возможно, все дело в ебанутом гене ебанутости.
самоконтроль нужен тогда, когда ты желаешь причинять зло.
ебанутость передается по наследству.
нет ни злобы, ни обиды. только глухая оборона и надтреснутая усталость.
рано или поздно все узнают, где ты хранишь презики или какую шлюху выбираешь в борделе.
чтобы быть красивой надписью на стекле, как любят показывать в фильмах. чтобы девочки убивали друг друга за новый оттенок.
улыбается, и кроме собственной паники ничего не слышит вокруг, но все еще очень страшно.
швырнул в лицо жизнь при рождении, сказал: разбирайся сам, я тоже нихера не понял.
под ногами — дорога в ад. то есть, дьявол благоволит к идиотам.
и идет рядом, толкая плечом.
смеешься, смеешься, смеешься — и заткнуть свой рот не можешь, даже если набьешь глотку битым стеклом.
взвыть от собственной ссыкливой способности все проебать.
целый мир из отчетов, росписей, красивых женщин и боли. боль — основной компонент, как вы понимаете.
хочется заскулить так отчаянно и бессмысленно, как может скулить только глупая школьница, которую бросил ее первый парень.
не очень. привык с этим жить, как привык жить со всем на свете. не то чтобы себя жалеет, но ему все так остоебало.
коллекционирует алкоголиков, пидорасов и маргиналов.
у людей в коридорах такие кислые лица, будто апокалипсис уже наступил, и глобальное потепление уничтожило все ледники.
сам выводит решение уравнения, и оно болит, как ожог от окурка на ладони.
никак.
ты снова обосрался.
на лобовом стекле подсыхают кусочки голубя, который оказался решительнее в желании навсегда покончить с агрессивным поиском безответных любовей.
как быстро, дешево и эффективно убить себя, если тебе двадцать-не-имеет-значения лет.
получается только методично проебывать все, что по ошибке потянулось к нему в поисках тепла и ласки.
что делать, если весь мир — синатра, а ты в нем строчка из песни little big?
будто в генетический код заложена функция быть агрессивным искателем безответных любовей.
со скидкой я налижусь и метанола, и серной кислоты, и крови.
даже чудовища скучают по дому.
не может позволить себе отойти или расслабиться.
любая шутка, рассказанная избитой шлюхой, становится настоящей трагедией.
это клички определяют роли, или прошлое определяет клички?
в себя который год не может пропихнуть чувство собственного достоинства и человеческие привычки. больно, неудобно и не помещается.